Там,
за большим перевалом…
Откуда я?
Я из моего детства
Сент-Экзюпери
Пожалуй,
начну
С
предисловья.
Неясно
теперь самому:
Какие
сложились условья,
Что
так потянуло
Быть
может –
Влиянье
традиций,
Завет
патриархов пера:
Когда
перевалит за тридцать,
Наверстывать
время
Пора!
Пора
багажишко проверить!
И
путь на конечный постой
Уже
не коломенской мерить,
А
самой обычной верстой.
Чтоб
не было
Близким
обиды,
Когда
твою участь решат,
И,
нужной тебе,
Панихиды
В
писательском доме
Лишат.
Заметив
ходатаям строго,
Что
мог ты бы
Вырасти
в перл,
Что
был обещающим много
Покойник,
Да
жаль не успел
В
маститые выйти,
Не
вырос,
Не
дружно с читателем жил,
И
телу торжественный вынос
Под
музыку
Не
заслужил…
А
может,
Имелось
в предмете
Услышать
критический суд:
Глядишь,
И
при жизни заметят,
А
может,
И
превознесут.
Спохватятся,
может,
И
пылко
Окажут
вниманье и честь:
Мол,
все же
Какая-то
жилка
У
этого автора есть!
Хоть
он не объездил
Вселенной
И
важный
Не
выслужил чин…
А
если сказать откровенно
О
главной
Из
многих причин,
Мне
просто
Хотелось
вглядеться
Внимательнее
самому
В
картинки далекого детства
И
с прошлым
Побыть
одному.
1. Босая власть
Когда-нибудь,
Даже в глубинке,
В райцентрах-то
Наверняка,
Мы будем рождаться
В пробирке –
Искусственный синтез белка!
Наш путь
Будет ясен и легок,
Ведь, только подумать,
Сейчас
Мужи от науки
С пеленок
Уже программируют нас!
Но в давние,
В прошлые годы,
Куда ни тропинок, ни вех,
Зависело все
От природы,
В особенности –
Человек.
В то время,
Невестам потрафя,
Приняв по закону венцы,
Как правило –
Всех биографий
Причиной являлись отцы.
И, красную вспомнив Россию,
И многое, –что не вернуть,
Тут мне,
Как не сукину сыну,
Не грехи отца помянуть.
…Селом
В комитет свой уездный,
Тогда говорили – в уком,
С портфелем,
Походкой железной
Ходил мой отец босиком.
Боролись два мира,
Два стана.
И, даже он будь при деньгах,
Ему ль, коммунару, пристало
Печалиться
О сапогах!
Крестьянские
Ноги босые
Купая в дорожной пыли,
Он думал
О судьбах России,
Он был
Гражданином земли.
Он Консулом был
И Трибуном.
Он верил,
Что близится день,
Согреющий
Всех необутых,
Раздетых,
Бездомных людей.
Шагал он,
Одним озабочен –
Когда же забьет барабан:
Навстречу,
К венгерским рабочим!
На помощь,
К индийским рабам!
Планету
В огне революций
Он видел рожденной в бою,
Когда все народы
Сольются
В единый Союз и Семью,
И всех созовут на совет…
Лабазники,
Дуя на блюдца,
Глядели насмешливо вслед.
Едой подбородки засаля,
За чаем хихикали всласть:
- Уйдешь далеко ли, босая,
Босая
Советская власть!
Босая…
И темные слухи
Из уст кочевали в уста:
- Не долго ей
Править в округе!
Не божья она –
Без креста!
Босая.
Тут лайся, не лайся –
Вон топает без башмаков…
И это
Сторонников власти
Смущаю,
Простых мужиков.
Решив за кисетом махорки,
Что пятиться им
Не к лицу,
В уком улалинцы
Со сходки
Ввалились толпою
К отцу:
- Мы, вроде бы…
Как делегаты!
И вот в чем
Тут, стало быть, соль:
Смеются, вишь,
Гидры и гады:
Де наш председатель –
Босой!
И эдак, и так мы рядили…
За слово прямое прости,
Коль в званье
Тебя учредили,
Ты званье
Обязан блюсти!
Вопрос этой важной,
Не мелкой.
Ты сам это ведаешь, чай!
Бушуев,
Сыми с него мерку,
Товару добудь –
И тачай!
Неделя прошла.
А в субботу,
Хватив сполугару винца,
Сапожник
С готовой работой
В укоме сидел,
У отца.
Старик
Не любил торопиться.
Он словно дарил – доставал,
В тот день,
Развернув из тряпицы,
Руками пошитый
Товар.
Холщовые
Крепкие ушки,
Окованные каблуки…
- Цена какова?
- Ни полушки!
В ответе за все
Мужики.
- Шутник же ты!
Властью Совета
Мне данной судить и карать,
Да я тебя, знаешь,
За это –
За подкуп
Велю расстрелять!
Сапожника
Тронув за лацкан,
Аж, грешного, бросило в жар,
И пряча в усищах хохлацких
Улыбку,
Отец продолжал:
- Не может народ без кумира!
- Да это – со сходки, от мира!
- Спасибо.
А деньги – держи!
Теперь сапоги покажи!
Примерили.
В самую пору.
Они оказались отцу.
И мастер,
Поднявшийся с полу,
Спускаясь уже по крыльцу,
Сказал, уважая присловья,
Душа, знать, в нем
Отозвалась:
- Ну вот,
И ходи на здоровье.
Рабоче-Крестьянская
Власть!
Ходи!
И пошла.
И немели,
Ту поступь заслыша, враги.
И, Русь поднимая,
Гремели
В походах ее сапоги,
Летели тачанка и кони…
И в этой-то
Шумной стране,
В недетские время такое
Родиться
Приспичило мне.
2. Дрова
Сначала
Ты должен родиться,
Хотят тебя здесь или нет,
В безвременье
Не заблудиться,
А к сроку
Явиться на свет.
Ты должен родиться сначала
В один из положенных дней.
Коль ты
Нежеланное чадо,
Тебе это –
Вдвое трудней.
Не всякого
В мир этот пустят!
Безгласный
Услышит ли крик,
Найдет ли нас мама в капусте,
Еще неизвестно,
Старик.
А вырваться сам ты
Не в силе
У Вечности из-под пяты.
…Заметен ли будешь в России,
Со временем
Станешь ли ты
Писателем важным и видным,
Вместилищем целых миров,
Зависит
От двух с половиной
Саженей
Березовых дров.
Вот так-то! –
Ни много, ни мало,
А в самую меру дровней…
Но в этом
Замешана мама,
Нельзя нам
Не вспомнить о ней!
Отец,
Несмотря на речивость,
Был просто одним из отцов.
А мать на селе
Отличилась,
Родив до меня
Близнецов.
Сие,
Под одним полушубком
В два рта вопиющее зло,
Со мною
Прескверную шутку
Сыграть, между прочим,
Могло.
Горластые
Старшие братцы,
В пеленках лежавшие в ряд,
Вопить по ночам
И мараться
Могли, как никто, говорят.
В округе –
Восстанья и войны,
И голод.
Устав от забот,
Мать, нянча готовую двойню,
О третьем решила:
- Довольно!
Единственный выход –
Аборт.
Не в радость
Ей были бы роды:
В уездной управе,
С крыльца
Повстанческий вождь
Кайгородов
Грозился повесить отца.
В лабазах –
Ни хлеба, ни ситца,
Мятежные села в огне…
Резонно бы
С ней согласиться,
Но речь-то ведь шла
Обо мне!
Прошла бы душа моя
Мимо
Земли,
Затерялась у звезд,
Когда бы
Не два херувима –
Не фельдшер наш
Да не завхоз!
О первом
Скажу в поясненье:
Поскольку порядок ослаб,
А бравший с недуживших снедью
И добрым вином
Эскулап
Величья Коммуны не понял,
Свои утверждая права,
Он, в пику ей
Пивший запоем,
Казенные пропил дрова.
В больнице
Студено, как в морге,
Крылечко метель замела.
А фельдшер
В пристройке, в каморке,
Ютился,
Забросив дела.
На просьбу
Он с видом ученым
Советовал, ликом суров:
- Ты, Шура,
Сходи к Толмачеву!
Для этого
Надобно дров…
И мама,
Поднявшись до света,
К реке, на задворки села,
Доверясь благому совету,
На склад к Толмачеву
Пришла.
Ждала она,
Кутаясь шалью,
Застенчиво руки сложив.
Судьбу мою
Молча решая,
Задумался хитрый мужик.
С похмельного сна,
Неодетый,
Смекал он:
Война-то войной,
А кончится – спросится,
Где тут,
В наличии
Склад дровяной?
И ахнет начальство, не веря:
- Вот это учет так учет!
На месте дрова –
Да беремя!
А кто сохранил?
Толмачев!
Вздохнул он:
- Гляжу – и досадно.
Ужли тебе чада не жаль?
А дров я не дам, Александра.
Душа ведь живая.
Рожай!
Нежданный никем,
В неуюте
Тех лет,
На тревожной земле
Вот я и родился
В июне,
В двадцатом году,
В Улале.
3. В буран
Родился.
Но это – полдела!
Родись хоть в сорочку одетый,
Тут разве останешься цел:
То наши палят по кадетам,
То наших
Берут на прицел!
То мир на селе
И братанье,
То взводятся снова курки…
Но главное мне
Испытанье
Готовили «областники».
В те смутные,
Грозные годы,
Собой коренаст и сутул,
С повстанцами к нам
От монголов
Нагрянул вдруг
Подъесаул…
Отец уже знал:
Кайгородов
Появится скоро в селе.
И, чтоб не висеть на воротах,
И ел он,
И спал он
В седле.
Боясь в обороне заминки,
Поставив засаду в кусты,
В ту ночь он
У верхней заимки
Кружил,
Поверяя посты.
Дозорный его
С колокольни
Глядел неустанно вперед.
И, в сани впряженные,
Кони
Стояли
У каждых ворот.
Был враг
На расправу неистов,
Лихие он правил дела.
И жены бойцов-коммунистов
Не спали.
И мать не спала.
Какая нам участь грозила,
Умела она понимать…
В ту ночь,
В мою первую зиму,
Меня в бельевую корзину
Впихнула, закутавши, мать.
Не взяв ничего из укладки,
В остывшей избе, у окна,
Одетая,
Сидя на лавке,
Задумалась тихо она.
Белели во тьме
Крестовины
Бумагой оклеенных рам,
Мело на дворе,
За овином,
В степи
Начинался буран.
В снегах утонул палисадник,
Сугробы – куда ни ступи,
И стук осторожный,
И всадник
Под окнами:
- Шура, не спи!
Ты слышишь, не спи! –
Но дремоты
Осилить ей было невмочь.
…Ее разбудив,
Пулеметы
Стучали сквозь ветер и ночь.
В тулупе
Ямщик Емельяныч
Шарашился в темных сенях:
- Стреляют, не глядючи на ночь.
Где видано –
Драться впотьмах!
- Давай-ка, хозяюшка, вещи!
Приказано трогаться нам.
И, взяв меня
В лапы медвежьи,
Понес за ограду,
К саням.
Мать, выбежав,
В розвальни, в сено,
Спеша за обозом поспеть,
С корзиною рядышком села,
И лошади
Вынесли в степь.
Ямщик привставал на сиденье,
Поземка мела…
И опять –
Был сон этот, как наважденье! –
Она начала засыпать.
Ее словно в прорубь
Грузилом
Тянуло.
Все замерло в ней.
Уснула она.
И корзина
Скатилась в раскате
С саней.
4. Рыжка
Была бы мне, малому, крышка
И вечный в снегах упокой
Той ночью,
Когда бы не Рыжка –
Огромный
И ласковый конь.
Был с вижу
Гигантище рыжий
Опасней степного огня,
Но, знавшие нрав его ближе,
Смирней
Не упомнят коня.
Детей
Доверяли хозяйки
Коняге с клеймом на боку,
Как старому, с каторги, дядьке,
Бездетному холостяку.
Он их ребятню
На подушке,
По праздникам,
Из году в год
Катал на себе
Добродушно,
Шажком – от крыльца до ворот,
Ушами покорными прядал,
Дыша первобытным теплом…
В ту ночь
В арьергарде отряда
Он шел под армейским седлом.
Спасибо степной непогоде!
Внезапно окончивши бой,
Отряд уходил,
От погони
Обоз закрывая собой.
Буран все кружился, шаманя,
По спинам,
По крупам хлестал…
Вдруг Рыжка
В лощине, в урмане
Уперся под всадником,
Стал.
Тот позже рассказывал:
-
Шпорю!
Ни с места…
Даю шенкеля!
Хрипит лишь, да кружит по полю…
Кругом – ни куста,
Ни жилья.
Прислушался:
Что за шарада?
Не то чтобы бросило в дрожь,
А жутко:
Сквозь присвист бурана
Почудился детский скулеж…
Ну, думаю,
Впрямь чертовщина!
Удрать – и свидетелей нет…
Но спешился.
Поле.
Лощина.
Сугроб.
А в сугробе – предмет…
С тем всадником в кожаных леях
Потом я встречался не раз.
Зажав меня в жестких коленях,
Шутил он,
Кончая рассказ:
- Ну, то-то,
Вояка из ранних! –
И тыкал мне в шутку под дых
Товарищ отца
И соратник,
Уже знаменитый.,
Долгих.
Он был
Боевым командиром.
Стратег и рубака,
На диво
Он шашкой владел и конем.
И слухов каких не ходило
О шашке его
И о нем.
Все знали,
Как ночью
Над поймой
Аргута,
В таежном селе,
Обложенный бандой,
В исподнем
Рубился хозяин в седле.
Как страшен –
Свидетели горы! –
Был недругам этот металл
В последнем походе,
Который
Концом Кайгородова стал.
5. Конец Кайгородова
Есть в детстве у каждого,
В раннем,
В колодцах сознанья,
В глуши,
То – первое
Воспоминанье
Себя осознавшей души.
Когда, как птенец,
Поднатужась,
Ты вдруг скорлупу проломил…
И гордость вселяет,
И ужас
Внезапно открывшийся мир.
…Сначала,
Неясны и глухи,
Как грохот обвала и гул,
Возникли и замерли
Слухи
О битве
В поселке Тюнгур.
Туда
С разношерстною массой
Треухов, папах, башлыков
Спустился Долгих
С Яломанских
В пургу –
С Яломанских белков!
Питаясь
кониною мерзлой,
Шли люди
За ним по пятам,
С приказом:
Живым или мертвым
Настичь Кайгородова там!
Их с седел
Валила усталость,
А сколько
В сугробах осталось,
В горах и на снежном плато!
И где они,
Что с ними сталось? –
Покуда не ведал никто.
Тропа их в снегах обрывалась
Был каждый раздет и разут…
И вдруг донеслось
И взорвалось
Над селам слово:
- Везут!
И весть эта,
Рысью и махом
Летя от ворот до ворот,
Кружила в седле по аймакам
И к тракту
Сгоняла народ.
- Знать, кончилось междоусобье! –
И каждый был этому рад.
И, радуясь,
Хлебом и солью
Встречал
Проходивший отряд.
На голову подъесаула
Взглянуть
С недоверием лез…
И тут же
С опущенным дулом
Тащил к сельсовету обрез.
Спешил этот поезд
По тракту
Сквозь ветер и снежную мглу.
И празднично,
Строем парадным
Вошел на рысях
В Улалу.
…От взрослых узнав о параде –
Тебе еще рано, клопу! –
Тайком,
Сквозь лазейку в ограде
Проник я
И канул в толпу.
Копыта гремели.
И порох
Салютов
Клубился, как пар.
Я помню,
Что, путаясь в полах,
Я в самую давку попал.
Вдруг кто-то
Хватает свирепо,
Несет:
- Далеко ль до греха! –
И запах овчины
И хлеба
Идет от того кожуха.
Спаситель меня поднимает –
Я, видимо, легче пера.
Все радует
И занимает:
И флаги,
И крики: «Ура!»
В ремнях,
Перекрещенных
Через
Могутные оба плеча,
Долгих проскакал, подбоченясь,
Уздою коня горяча.
Отец в кошеве, с пулеметом.
И писарь, закутанный в шаль,
Связной с трехлинейкой, наметом,
Бердана за ним
И Пищаль.
А следом,
Под общие клики,
Поникшая,
С кривою льва,
Над конным отрядом
На пике –
Отрубленная голова.
Плыла над толпою огромной,
На пике у хлопца в руке.
Уже не страшна –
А бескровна,
С землицей,
Присохшей к щеке.
Ко мне
Голова приближалась
В сиянии праздничном дня…
И страх непонятный,
И жалость
К кому-то
Пронзили меня.
Я замер, должно быть,
И сжался,
Дыханье стеснялось в груди.
- Что, боязно?
Ишь, испужался…
А ты не пужайся,
Гляди!
- Как есть – Кайгородов!
Он самый!
И, шапку подняв мне со лба,
Дохнул на меня самосадом:
- Вся жизнь наша,
Значит – борьба!
Не дай ему высшую меру,
Он сколько бы вырезал сел!
Тебя зарубил бы, к примеру…
А ты на земле –
Новосел!
6. Мотькин пихтач
На землю придя новоселом
И видя,
У многих – родня,
Я с думой ходил невеселой:
Как мало ее
У меня!
Зато не тужил я о бабках –
Имел, как положено,
Двух,
В стряпне тароватых,
В побасках,
Характером разных старух.
На кухне
Обмолвятся словом,
Как тошно ее принимать…
Я знал уже:
Будет отцова,
Характером строгая мать.
Ее, приезжавшую летом
У нас погостить в Улале,
Всегда называли
Еленой
Степановной
Люди в селе.
Упрямство
Слегка заломило
Одну из красивых бровей.
Крутая,
Сама поженила
Она шестерых сыновей.
От выгод,
От свадьбы сивушной
Отрекся, бунтуя, седьмой.
Единственный
Сын непослушный –
Отец-бессеребреник мой.
Злорадно судачили бабы,
В тот день полоская белье:
- И черта
Сосватать могла бы,
Да Петька-то,
Видно, в нее! –
Быть может, не это,
Но что-то
Я все же подслушать успел,
Когда задвигались ворота
И флюгер на крыше скрипел,
Когда непогода слепая
В подворья ломилась в окно,
Когда я лежал, засыпая,
И было тепло
И темно.
Из кухни
Душком керосина
От лампы несло, со стены.
И шлепало,
Шлепало сито,
К утру обещая блины…
А утром
Гремела калитка,
Скрипели шаги по крыльцу,
Дымились блины,
И наливка
Уже подходила к концу.
Умывшись из ковшика горстью,
Бежал я на кухню, к столу.
Елена Степановна –
Гостья –
Сидела в переднем углу.
- Буян был, -
Шутила про сына.
Про нашего, значит, отца, -
Когда еще помню, носила
В утробе его,
Сорванца!
И нынче все ратуешь, воин?
Получишь, гляди,
По крестцу! –
Но видели все,
Что доволен
Что по сердцу шутка
Отцу.
И все же
Она понимала,
Что кроля не та
И столбы…
- Пойдем-ка мы,
Старый да малый,
На волю с тобой,
По грибы! –
И шли мы.
Струился от зноя,
Был воздух долины горяч,
Когда мы вступали
В лесное
Урочище
- В Мотькин Пихтач.
Чу, птица!
Пропела и смолкла.
Уж полдень стоит на часах.
…Как пахла
Топленая смолка
В те годы
В пихтовых лесах!
В тех далях –
За четвертью века,
Устав меж деревьев плутать,
Я слышал от бабушки:
- Эка
Во здешних борах
Благодать!
Боярки душистая кипень,
Черемух задумчивый вид…
Ноя , как щенок,
Любопытен
И, как муравей,
Деловит.
В том не было бабке задачи.
Пожившей,
Ей было вдомек,
Что легок мой сон
И прозрачен,
Как вставший над лесом
Дымок.
Что я лишь собой
Становился –
Меня еще, собственно, нет, -
Что я
И случайно явился,
И мог не явиться на свет.
Что мерою лет
Пустяковой
От этой земли отделен,
И цвет моих глаз
Васильковый,
И легких волосиков лен.
И старую, темную руку,
Помявшую льнов на веку,
На лен тот –
На голову внука,
Вздохнув,
Опускала старуха,
Со мной выходя к роднику.
А я задавал
Сокрушенно
Рубахи подол теребя,
Вопрос,
До сих пор не решенный
- За что же
Не любят тебя?
Еще нелюбовь непонятна
Была мне,
Любившему всех:
Цыган –
За цветастые пятна
Заплат
И величье прорех,
Торговку –
Всучившую пряник,
Молочниц в базарные дни
И толстых
Веснушчатых нянек,
Когда появлялись они.
7. Топорник и няньки
Еще не отвыкший
В ту пору
Все хрупкое на пол ронять,
С изрядными шишками
С полу
Встававший,
Не мог я понять –
Тогда это было не просто! –
Значенья таинственных слов,
Услышанных как-то от взрослых,
О раскрепощенье… полов.
Но вскоре,
С великим смущеньем,
Иным огольцам не в пример,
О таинстве
Раскрепощенья
Я кое-что
Уразумел.
И нынче,
На жизни изнанку
Не строжась,
Припомнить хочу
Козла бородатого,
Няньку,
Пожарника
И каланчу.
…Остыло каленое небо
От зарев гражданской войны.
И слух
О принятии нэпа
Пошел по дорогам страны.
Обозы пошли
И составы,
Пошли на поправку дела.
И маленьким городом
Стало
Большое село Улала.
С геранью своей
И начальством,
С избой для приезжих людей,
С киношкой,
С пожарною частью
И с веяньем
Новых идей.
И раньше других –
В женотделе
Был факел культуры зажжен:
Возникла
Благая идея
О раскрепощении жен.
Мол, вот –
Областного масштаба
Работник,
В речах он удал,
А сам эксплатирует бабу,
Хоронит в семье,
Феодал!
Наследье веков!
И отрыжка!
И как это терпит жена?
И все согласились,
Что стрижка,
Короткая стрижка
Нужна!
Весь мир
Переплавится в тигле!
Пожар мировой на носу!
И все свои косы остригли,
И мама
Остригла косу.
Остричь-то остригли,
Но дети
Остались – пеленка вразброс…
И тут, во спасенье идеи,
Был экстренно
Поднят вопрос:
О няньках.
В гостях, на базаре
Был поиск всеобщий и клич…
Как будто,
Заместо хозяек,
Нельзя было нянек остричь!
Азарт,
Просветленные лица –
Был Времени дух вездесущ!
И мама
Ушла в фельдшерицы,
Вручив домработнице ключ –
Девахе,
В стряпне неумелой,
Не знавшей,
Что в лавке почем…
По правде сказать,
Переменой
Не очень я был огорчен.
Лишь маму отправим на вызов,
В хозяйственном,
В рвенье благом
Разбив что-нибудь
Из сервиза,
Сорочку спалив утюгом,
В корыте
Парадную скатерть
Запарив с линючим бельем,
Варенья налопавшись,
С Катей
Мы шли на прогулку вдвоем.
И странно:
Куда бы ни шли мы –
Дверь настежь, забыв о ключе, -
Все наши дороги,
Как к Риму,
К пожарной вели каланче.
Где вечером, утром,
И в полдник,
Глядевший на службе орлом,
Знакомый
Усатый топорник
Боролся с потешным козлом.
Завидя нас,
Кончив забаву,
Козла отпустив на покой,
Со мною здороваясь браво,
Он делал
Под каску рукой.
Подтянутый,
Как на плакате,
Всей медью пуская лучи,
Галантно
Советовал Кате
На город взглянуть
С каланчи,
Где он, по означенным числам
Дежурил ночами,
В грозу…
Как я ни хотел
Приобщиться,
Меня оставляли внизу.
Я ждал терпеливо,
Не ноя,
Хоть был и обижен и зол.
Но как-то однажды
За мною
Погнался
Пожарный козел.
Не зная лазеек окольных,
Наверх я взлетел сгоряча.
…Когда-то
Была колокольней
Высокая та каланча.
В углу там
Стояла скамейка,
И колокол сверху висел…
Но то, что увидел я мельком,
Мне лучше б
Не видеть совсем…
Подумав, что там душегубство –
Заманят вот так,
И – капут! –
Известкой измазанный густо,
Покинул я
Страшный закут.
Ступеньки считая боками,
Скатился, забыв про козла…
Но что удивительно:
Катя
Спустилась оттуда цела.
Потом были Нюры и Паши,
В платках,
В кацавейках,
В пальто…
В хозяйстве урон и пропажи,
Но всех моих нянек зато
Галантно,
В любую погоду,
Похлопав меня по плечу,
Топорник
Показывать город
Водил на свою каланчу.
Была в этом
Сложная тайна.
Ходил я,
Всеведущ, как бог…
Но тайну сберечь –
Испытанья
Я выдержать
Все же не мог.
Я с тайны
Сорвал покрывало,
Однажды вернувшись домой.
Знакомая мамина
Вяло
Рассказ обесценила мой,
Сказав,
На кого-то в обиде,
Крутя вой сатиновый зонт:
- Ты слишком, дружок,
Любопытен,
А в жизни таким
Не везет! –
Но мамой,
Узнавшей о тайне,
Как слишком дотошный пацан,
Я, в целях благих воспитанья,
Был выслан в село,
К близнецам.
8. Близнецы
Порою
В душевном затишье
Спохватишься:
Время течет…
Откликнитесь!
Где вы, братишки?
Успеть бы нам свидеться, черт!
Развлечься бы
На сеновале,
Болтая, как в детстве,
Втроем.
…Они меня
Косиком звали,
Как младшего,
И – Воробьем.
У них было времени вволю.
И я от них
Не отставал.
Нам крепостью, и кладовою,
И спальней
Служил сеновал.
От взрослых там
Прятался в сене –
Увидят, сейчас отберут! –
Табак в настоящем кисете,
Кресало, огниво и трут.
Там было вольготно
Божиться,
Дымить,
Как дядья и отцы…
Но мирно
Друг с другом ужиться
Никак не могли
Близнецы.
Едва пристегнут спозаранку
Холщовые лямки штанов,
Помериться силою ратной
Тянуло их
Из-за блинов.
И веяло
Духом упорства
Героикой древних былин
От славного
Единоборства
За первый
Испекшийся блин!
Сражение делалось явным.
И бабушка их
За столом
Учила еде, окаянных,
Лопатою и помелом.
Шли в дело
Колено и локоть.
И мир наступал.
Но блины
Лишь были предлогом,
Прологом,
Началом
Великой войны.
Прибиты слегка
И помяты,
До срока держа уговор,
Сияя, как все дипломаты,
Враги
Удалялись во двор.
С последним напутствием бабки
Мы шли в огород,
На зады.
Игра предстоящая в бабки
Была интересней
Вражды.
Не просто игра,
А наука!
Сто правил имела она:
Свиная – не бабка,
А «хрюка»,
И ей – вполовину цена.
Кон – гнездами.
Парами, плотно,
Солдатиками, в глубину
Блестящие бабки
Колонной
Выстраивались
На кону.
Азарта священные чары
Почувствовав,
С легкой руки
Канались:
Бросали сначала,
Следили,
Как лягут «панки»?
Был первый удар –
Как награда!
И снова кружился «панок»…
Комедии,
Фарсы
И драмы
Мелькали, сменяясь, у ног.
Враги хохотали,
Стенали,
Черту ухитрялись смещать
И, тесно сходясь,
Начинали
Вся явственнее
Чревовещать.
Кончались
Смиренья запасы,
Наружу их гнев вылезал:
- Кто это сказал тут «сопатый»?
- А кто «конопатый» сказал?
- Катись ты подальше!
- Пошел ты!
И с ног от подножки летел,
И рушился
Вооруженный,
Недолгий их
Нейтралитет.
Трещали рубахи и брюки,
Мелькали, разя, кулаки,
Катились, рассыпавшись, «хрюки»,
И в травке терялись «панки».
Узнай-ка тут,
С пылу и с жару,
Кто в битве кого побивал!
…Я, в качестве
Третьей Державы,
Их бабки в карманы совал.
Спешил я, одним озабочен,
Чтоб дрались подольше они…
Так жили герои!
Но, впрочем,
Бывали и тихие дни.
9. Тихий день
Известно
Со дня сотворенья,
Что тают и вечные льды,
Что следует
День Примиренья
За днями войны
И вражды.
Так было
Со времени оно,
Так деды мирились, отцы.
Так, следуя
Добрым Законам,
Кончали войну
Близнецы.
Они вспоминали,
Братаньем
Семейный окончив разлад,
Что послан к ним
На воспитанье
Еще не воспитанный
Брат.
Поскольку же
Книг не имелось,
А были сады и поля,
Решили воспитывать
Смелость
Во мне мои
Учителя.
Спартанцы,
Глядевшие шире
На суть воспитанья плодов,
Начать его
Тут же решили
С казенных
Плодовых садов.
Похвального замысла ради
Чего б не смогли близнецы!
…С утра
От ограды к ограде
На хлыстиках мчались гонцы.
И жажду презрев,
И усталость,
Скакали туда и сюда.
И к нам на задворки
Слеталась
Парнишек
Босая орда.
Хвалились былыми делами.
Хоть знали:
В конце-то концов,
Чтоб дело пошло,
Главарями
Придется избрать
Близнецов.
И те,
Что случалось не часто,
Всю власть поделив пополам,
С отвагой,
Присущей начальству,
Садились обдумывать план.
Богатой фантазией всхолен –
Чего с фантазеров не взять! –
Был план близнецов
Превосходен,
Как многие,
К слову сказать.
Но, принятый без проволочек,
Он был с недостатком одним –
Шикарный на вид,
Между прочим,
Был план этот
Невыполним.
Но времени не было
Думать
Тогда о таких мелочах.
И, чтобы отвагу в нас
Вдунуть,
Они изливались
В речах:
- Все, дружно!
И времени даром
Не тратить –
С добычей назад!
Понятно?
- А сторож с берданой?
Ка-ак влепит
В догонку-то,
В зад!
- Хлопушка!
Шагов и на сотню
Не бьет.
И старик-то – косой!
Потом ведь не дробью, а солью…
Подумаешь,
Мелкая соль!
Ему вот
Намедни попало,
В упор – аж летели пыжи!
Мать шпилькою
Поколупала,
И – все…
Расстегнись! Покажи!
Герой распоясался бодро,
Неловок, зато коренаст…
Увы,
Результаты осмотра
Не очень утешили нас.
Но братья
Стояли жестоко:
- Еще попадет или нет!
…В плодовых садах,
За Протокой
Уже наливался ранет.
Синели безоблачно дали,
И мирно гудели шмели,
Когда мы, окольно, задами
К ограде глухой
Подползли.
Столбы возвышались,
Как башни.
А сзади – Протока и лес…
И только что
Лазом собачьим
Я в сад злополучный пролез,
Как в вихре
Метавшихся слепо,
Летевших навстречу рубах
Услышал вдруг: - Сторож! –
А следом
И голос берданы:
- Ба-бах!
Гром самых убийственных ружей
Я с грохотом тем
Не сравню!
Как я очутился снаружи,
Нежданно попав в западню,
Лишь помнят бурьян
Да крапива,
Что жалила злее огня,
Листва,
Что глаза мне слепила,
Лоха, что хлестала меня!
Усталый,
Измазанный тиной,
Я в зарослях рыжей куги
Присел отдышаться…
- Ботинок!
Куда он девался с ноги?
Не боль – опасенья томили, что это мне
Так не пройдет…
Но все
В этом путаном мире
Случается
Наоборот!
Да так,
Что, враньем знамениты,
Умевшие прятать концы,
И в жизни видавшие виды,
Разинули рты
Близнецы.
Когда
На гончарном товаре
Доставил нас дед в Улалу
И гости в квартире бывали,
Меня подзывали
К столу.
Гостям показав,
Карамели
Всучив, отпускали: - Беги!
Каков?
Потерял, не заметил,
Гуляя, ботинок с ноги!
И кто-то,
Кивая весомо,
Спешил согласиться всерьез,
Мол, помнится – да!
С Эдисоном
Был в детстве
Подобный курьез…
Что врал я,
Что все это – липа,
Проведавший духом ли, сном,
Лишь дед
Замечал прозорливо:
- За это бы надо – ремнем!
Молчал я,
С надеждою слабой,
Чтоб худшего он не сказал.
Ведь мог
И сиявшего славой
Не взять меня дед
На базар.
10. Базар
Базар!
Не теперешний рынок
С тоской циферблатных весов –
Стихия кадушек и крынок,
И царство
Ларей и возов!
И конское ржанье,
И шалость
Речей,
И торговый азарт,
И гомон –
Все это вмещалось
В заманчивом слове –
Базар!
Бывало, зимой,
В воскресенье,
Дождавшись базарного дня,
Я жить начинал
С опасенья,
Что дед
Улизнет от меня.
Из комнаты в комнату,
Следом,
Ладошки продев под кушак
И брови насупив,
За дедом
Ходил,
От него – ни на шаг!
За чаем
Удел мой решался.
Мать с просьбою:
- Встал до зари…
Возьми уж! –
И дед соглашался:
- Ин быть по сему!
Собери!
Шли городом
Делать покупки,
Не чуя от гордости ног.
Я – в шубке,
А дед – в полушубке
И следом
Дворняга-щенок.
Старик,
Торговавшийся яро,
Подобранный,
Настороже,
У баб за версту от базара
О ценах
Справлялся уже.
Вот синяя вывеска –
«СМЫЧКА»,
За ней золотая –
«ГОСТОРГ»,
Вот площадь,
Собой невеличка,
Да шумный на площади торг.
Бьет лихо иной в рукавицы,
Иной разминает пимы.
За гирями –
Важные лица
С подходцем:
- Да нешто! Да мы…
- На совесть продукт –
Не артельный,
От собственной, значит, земли! –
А сам
Под рубахой нательной
Все щупает:
Тут ли рубли?
Ерошились брови у деда.
Он палкой о землю стучал
И, локтем толкая соседа,
Чтоб слышали все,
Замечал:
- Матерый!
Со стажем лабазник!
Три шкуры содрать, езуит,
С партейных –
В Октябрьский праздник
А с нас
В Рождество норовит!
Расправив лопату
Густющей
Чуть с чернью,
Седой бороды,
Дед шел от лабазника
В гущу
Народа,
В мясные ряды.
Баранью папаху завидя,
Поеживались мясники.
Но дед,
За прием не в обиде,
Внимал рукавицу с руки.
С мороза настывшие льдинки
С усов обирал не спеша,
Хвалил, приценяясь, грудинку:
- Цена, братец…
Нехороша!
Купить, не купить ли, решая,
И, выложив цену сполна,
Шутил:
- У прилавка большая
Теперь осторожность нужна…
Он мучку жевал, -
Не горька ли? –
У розвальней с парой гнедых,
И, глядя на деда,
Смекали
Хозяюшки, из молодых.
У рыбника
Речь о засоле,
О том, что задохлась икра.
Про клюкву:
- Сидел на ней, что ли?
Не клюква –
Одна кожура!
- Да что ты, крещеный!
Мы – в бочке.
Не внове нам –
Этим живем…
- Что в туесе, бабка?
- Грибочки!
- С гнильцой они
Али с червем?
- Контроль это, бабка,
Не шалость! –
И делу грибному учил.
И так, наконец, соглашалась:
- Тебя бы так
Червь проточил.
Еще потолкавшись
В народе,
А проходах,
Набитых битком,
Мы шли обязательно
К ходе –
К китайцу,
Что ходит с лотком.
- Ну, вот,
Потрудились мы, внучек,
А ну-ка, лоток приспусти! –
И дюжина сладких тянучек
В моей рукавичке,
В горсти!
- Вот, видишь,
Не зря порадели! –
С базара муки и мясца
Несли мы…
На этой неделе
Из отпуска
Ждали отца.
11. Море
Домой –
Куролесила вьюга
В тот день по дворам, по садам –
Вернулся из отпуска, с юга
Отец.
И открыл чемодан…
Кто шикал,
Что под руку лезу,
Кто – строжился, чтоб не галдел,
Не зная,
С каким интересом
Тогда я на вещи
Глядел.
Не думал я,
Как их купили,
Большие ли деньги даны.
В глазах моих
Все они были
Одной –
Настоящей цены!
Меня ожиданье томило:
Погладить,
Рукой ощутить
Приметы далекого мира,
В который
Я должен вступить.
И, видимо,
Все это было
Нельзя не прочесть по лицу.
И, видимо,
Все это было
В тот вечер
Понятно отцу.
Обычно
Не щедрый на ласку,
Тут
Сказочной величины
Он шишку достал:
- С гималайской,
Тебе –
С гималайской сосны!
С подарками, в общем – не густо!
Но вот – перламутровый рог,
Дар моря,
Жилище моллюска…
Прислушайся!
…Глух и далек,
Сквозь все расстояния,
Трубный,
Веленьем таинственных чар,
За стенкою из перламутра
Гул моря и вправду
Звучал.
Под фикусом,
В лиственной чаще,
Притих я.
- Ну что, каково?
- И в море ты был?
В настоящем?
- Сейчас ты увидишь его!
Я рядом спешу примоститься.
Всерьез удивляет одно:
Что может
Вполне уместиться
На дне чемодана оно.
И вот
Достаются оттуда
Какие-то
свитки, листы –
Отцовы морские этюды,
Гуашь, акварель
И холсты.
Почтительный
Говор семейных,
Случайные к месту слова
Насчет «перспективы линейной».
Чудит, мол, отец.
Но – глава!
А он,
В равнодушии грозном,
Когда приутихла родня,
Спросил
Совершенно серьезно:
- Ну, как ты, находишь? –
Меня?
Премудростям тени и света
Никто не учил сорванца.
Но что-то
Шепнуло мне:
«Это!» -
О лучшей работе отца.
Довольный,
Отец усмехнулся:
- Принять!
Утвердить на стене!
…Постой!
Не тогда ли проснулся
Мир звуков и красок
Во мне?
Я помню,
Той ночью бессонной
Покорный совету – ложись! –
Я лег,
Но, до дна потрясенный,
Не спал…
Уже все улеглись.
И сени давно на запоре.
Не спал…
В домовитую тьму
Глядел…
И могучим, как море
Хотелось мне стать
Самому.
Какие-то образы,
Ширясь,
Всплывали среди чепухи
Видений,
Слова копошились,
Мелькали, текли
И сложились,
Впервые
Сложились в стихи…
12. Стихи
Стихи…
Как в тебя проникала
Их ритмов весенних капель!
Разбуженный
Стуком бокалов,
Из детства
Еще и теперь
Всплывает вдруг
Благоговейно
Хранящийся в памяти
Кадр:
С отцом
За бутылкой портвейна
Сидит Алексеев Никандр.
Нельзя не согреться, конечно,
С мороза,
Из волчьей дохи!
То гневно и резко,
То нежно
Он пьет
И читает стихи.
И строки
Звучат по-французски –
Потом в колчаковской кутузке,
До срока
Обрел седину.
Теперь – уезжает на Север…
Горжусь я
Его сединой.
С мальчишкой толкует,
Со мной!
В нем нравились
Тяжесть затылка,
И взгляд вдохновенный,
И жест,
И то, что он прост,
И бутылка
В дни будничных встреч
И торжеств,
И голос,
То гневно, то нежно
Читающий смертным стихи…
Из всех его книг,
Я, конечно,
Не помню теперь
Ни строки.
Я помню:
В калитку проторкав,
Вхожу в пятистенный уют
У жизни
На тихих задворках,
Где больше не спорят,
Не пьют.
Где правят
Ершистую строчку
Покорно,
Без авторских бурь:
- Что сделаешь!
Надобно дочку
Отправить в Москву,
Через Буй…
Долги…
Юбилейная проза,
Которая больше не льстит…
В глазах,
Остекленных склерозом, -
Растерянность, горечь
И стыд.
Вот книги – что в них?
И тетради.
Никто их не будет листать…
Обманки намывший старатель,
Пора пред Весами
Предстать!
И все ж
Вы улыбкою слабой
Меня – от мальчишеских лет,
Растерянность пряча под шляпой
Приветили,
Старый Поэт.
О Вас заблужденья отсеяв
И сам породнившись с пером,
Покойный поэт Алексеев,
Я вас поминаю
Добром.
Ни годы,
Ни новые веянья
Ваш образ
В душе не сотрут –
Как некое
Благословение
В дорогу – на поиск и труд.
13. Над Обью
Труд…
Быть в нем
Правдивым старался.
Труд. Начатый мной не вчера,
В душе, как птенец,
Оперялся,
Не выпорхнул
Из-под пера.
Пускай это труд
Не великий,
Не для поколений,
Не впрок,
Но даже
И маленькой книге
Положен в конце
Эпилог.
…На даче,
Под Новосибирском,
Не спится мне – рано встаю.
Предчувствием
Юности близкой
Повеяло в душу мою.
Проверенный в подвигах ратных,
Уже как товарищ и друг,
Я братьями принят
На равных,
Мужчина,
В их замкнутый круг.
Пропахшие солнцем и лубом,
С двуручной пилой,
Налегке,
Как сплавщики и лесорубы,
Мы утром выходим к реке.
Река!
Сквозь закаты и зори
Стремит она плес голубой,
Чтоб вод океана
В низовье
Коснуться
Своею губой.
Разлившаяся
Величаво,
В семье островов и проток,
Каких она барж не качала,
Каких не кружила потов!
Ясаков каких не взимала
С приречных своих областей!
Каких только
Не принимала
Недобрых
И добрых гостей!
Как жизнь,
В половодье большая,
С клыками подводных камней,
И нас, новичков,
Искушает
Помериться
Силою с ней…
Спуститься решив до Нарыма,
Мы всходим
На крохотный плот.
Отвязаны чалки.
И мимо
Обрывистый берег
Плывет.
За островом –
Нижние Чёмы,
Костры на песчаной косе…
Как в жизни
Беспечны еще мы!
Как мы еще молоды все!
Жив Киров.
И жив еще Зорге.
И очень немногим видны
Неясные –
На горизонте
Далекие
Тени войны.
Еще на Русланову мода.
«Челюскин» врезается в лёд –
Канун еще
Тридцать Седьмого.
И плот наш
Куда-то плывет…
Еще эти самые строки
Что будут
Написаны мной –
Их нет! –
Они где-то в дороге
Неблизкой –
Вполжизни длиной.
Еще я в бураны
Немало
Займу у снегов седины,
Пока оглянусь
С перевала
На детство
Свое и страны.
Комментариев нет:
Отправить комментарий