Горькая повесть - Ю. Гордиенко

Горькая повесть

Под небом из синего шелка,

в стране обездоленных сел

Скрипела, катилась двуколка,

шатался в оглоблях осел.

Осока на кланялась в пояс…

В далеком маньчжурском краю

поведал мне горькую повесть

возница по имени Ю.

В двуколке он меряет версты

под кашель, под песни и скрип.

Он в шляпе широкой и острой,

как старый засушенный гриб.

Морщинки на личике узком

да кустики редких усов,

как будто

на солнце маньчжурском

сутулый возница засох.

1

До этой бродячей юдоли
крестьянин по имени Ю
работал на рисовом поле
и фанзу имел и семью;
покорно,
с глубокою верой
молил деревянных богов
село уберечь от холеры,
семью – от арендных долгов;
бумагу менял на оконцах,
делил с обездоленным кров…

Но как-то под осень
японца
пришли со своих островов.

На простыне
солнце Ямато
защелкало над большаком.

Пришли они
в шубах косматых,
со злым на штыках огоньком.

Грубили почтенному ламе
при всех,
не скупясь на слова.

Чтоб легче пороть шомполами,
отстегивали рукава.

Пришли с побережья морского
в края орошенных долин.

Ю плакал.

Но был конфискован,
как стеклышко,
рисовый клин.

Прогнали семью колонисты –
богаче они и сильней.

…На сопках,
в земле каменистой
не пустишь глубоких корней.

2

Дороги нагорной изломы
да хлопоты галочьих стай.

Под крышей из рыжей соломы
притих деревенский Китай.

Оград побелевшая глина.

Цветистые флаги белья.

За фанзами
в узких долинах
сырая дымится земля.

Межами расчерчена прямо,
с водой
от межи до межи,
как будто оконные рамы
апрель на поля положил.

Там
в теплом струящемся паре
поля, огороды, сады.

А палочки в круглом футляре
давно не касались еды.

Лет двадцать назад
в мастерскую

Ю продал своих китайчат.

И палочки,
тихо тоскуя,
с тех пор на дорогах стучат.

На поясе,
в тесном пенале
стучат в деревянное дно,
чтоб чаще о них вспоминали,
что голодно им
и темно,
что хмурый хозяин их высох,
что нечем прикрыть нищету,
что каждое зернышко риса
сегодня у них на счету,
что все уже в прошлом осталось,
что вновь
не сложить камелька.

Пришла бесприютная старость
и гонит с земли старика.

3

Смотреть ему
с горных отрогов
на кровли бамбуковых сел,
пока
на маньчжурских дорогах
не сдохнет в оглоблях осел.

Тогда по тропинкам, в тумане,
с дорожной клюкой и мешком,
к зубчатым стенам Таоаня
старик доберется пешком.

Под хрип радиолы печальной,
под шорох игральных костей
служанки
за ширмами чайных
с печеньем
обходят гостей.

Проходит с поклажею кули.

С туристами тащится гид.

Как тесный встревоженный улей,
базар азиатский
гудит.

Кузнец отряжает передник.

Сапожник стучит молотком.

Бредут парикмахер и медник.

Проходит гадалка с лотком.

Кривляется фокусник ловко…

В теснине потоков людских

Ю молча
раскинет циновку
у древних ворот городских.

Чужой – на их бронзовом крапе,
замрет он под говор и скрип,
похожий
в соломенной шляпе
на старый засушенный гриб.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Полотна зари отлиняли.

В уснувших долинах темно.

Лишь палочки
в тесном пенале
стучат в деревянное дно.

1947 г.